С протоиереем Ильей Шапиро беседует Надежда Зотова
Отец Илья: В качестве предисловия к сегодняшней беседе хочу сказать, что знаю людей, которых к серьезным решениям и реальному покаянию приводили размышления над фильмами. Несмотря на то что в православном сознании зачастую присутствует отторжение кино в принципе. С чем это связано? Мы воспринимаем кино как исключительно игровое искусство, предполагающее актерскую игру — лицедейство. Это одна сторона. С другой — какая-то вымышленная реальность пытается нас затянуть, ввергнуть в совершенно иной мир, иллюзорный; не случайно знаменитый в Москве кинотеатр, где регулярно показывали шедевры мировой кинорежиссуры, назывался «Иллюзион».
Но возможно, многое происходит от того, что мы просто слабо знакомы с кинематографом. Потому что время его расцвета попало на советский период российской истории, и эта фраза Ленина: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино» — для православного человека является идеологическим знаменем коммунизма в области искусства и, соответственно, вызывает отторжение. Но все не совсем так. Как выясняется, глубина мысли и переживаний, глубина реального страдания и религиозного ощущения тех явлений, которые переживало человечество в двадцатом веке, — все это средствами кино подавалось едва ли не на более высоком уровне, чем, например, средствами литературы, живописи и музыки.
Надежда Зотова: Многие недавно воцерковившиеся люди впадают в крайность и на долгие годы вообще отказываются от кинематографа. Это, конечно, право каждого. Но почему не извлечь пользу из того, что нам дано?
Сегодня мы будем говорить о японском кино. И начнем с замечательного фильма Куросавы «Расёмон». Я бы сказал, что, хотел этого режиссер или нет, в идейном отношении получился христианский фильм, практически проповедь христианского взгляда на мир.
Н.З.: Но ведь не зря Куросаву и в Японии называют самым неяпонским режиссером, он все-таки воспитан на христианской культуре. Это факт его биографии.
О.И.: Да, его все время тянуло к европейской литературе, достаточно перечислить сделанные им экранизации шекспировских «Короля Лира» и «Макбета», «Идиота» Достоевского, «Дерсу Узала» Арсеньева, «На дне» Горького. Да, не вполне он японский, конечно, но для европейцев он не европеец, он стал мостиком, соединяющим две культуры, и мне кажется, это тоже чрезвычайно важно. Ведь святитель Николай Сербский говорил, что для восточных народов время еще не пришло, в том смысле, что они в христианстве должны сказать свое слово. Он прежде всего имел в виду индусов, но можно, наверное, подразумевать и китайцев, и японцев, особенно после подвига святого равноапостольного Николая Японского, доказавшего, что проповедь христианства реально может быть востребована и дать реальные плоды в этих странах. Когда-нибудь это и произойдет, мы уже знаем 222 китайских мученика. Святой равноапостольный Николай сказал о японцах, что три религиозных течения — конфуцианство, синтоизм и буддизм, — то есть три няньки, не могли вполне воспитать этого ребеночка — японский народ. Эту полноту открыл многим японцам равноапостольный Николай. Что же им дали эти три няньки? Об этом говорит святитель Николай Японский: у японцев есть отторжение, так сказать, презрение к ценностям этого мира, материальным благам, есть кодекс чести, есть уважение к старшим — для христианской проповеди весьма удобная платформа. Остается наполнить эти добродетели евангельским содержанием. И видимо, невольно Куросава, обращаясь постоянно к христианской литературе — продукту христианской цивилизации, — впитывал ее идеи.
В фильме «Расёмон» четыре человека рассказывают историю одного преступления: разбойник, жена погибшего самурая, сам убитый — через посредника, как бы из загробного мира, и лесоруб...
Н.З.: Невольный свидетель убийства...
О.И.: Он первым начинает рассказ, и он же предлагает свою версию событий в конце. Монах и бродяга, пережидая дождь у ворот Расёмон, слушают и размышляют. Истории совершенно разные, все участники представляют себя, как правило, с лучшей стороны, и, казалось бы, до правды добраться невозможно. Если взять оригинал, повесть Акутагавы «В лесу», там все так и есть — до правды не докопаешься.
Н.З.: То есть у каждого своя правда.
О.И.: Это, между прочим, с христианской точки зрения вполне естественно. Человек всегда защищает свою правду — о которой Священное Писание говорит, что это лохмотья, вывалянные в грязи, как написано у пророка Исаии. Человек не способен к восприятию правды Божией, когда он настаивает на своем. И потому эта негативная сторона, отрицание человеческих полуправд, вполне созвучна христианскому мировоззрению. Но из тупика, куда завел читателя Акутагава, Куросава выводит поразительным образом, восприняв христианские ценности в той или иной мере, может быть, на уровне подсознательном. В конце фильма рассказ лесника проливает свет на содеянное, и становится более-менее ясно, в чем там было дело, — прежде всего цинику-бродяге, который очень хочет насладиться видением человеческого греха, ему это приятно, так как сам он негодяй, абсолютно бессовестный человек и оправдание своей бессовестности находит в том, что другие такие же. Монах же удручен, он унывает, да просто в ужасе от этой истории, которая будто бы учит тому, что нет абсолютной, подлинной правды, истины. Но на самом-то деле вдруг неожиданно на эту историю проливается свет...
Н.З.: Внесем ясность для тех, кто не видел фильма. Разрушенный храм, страшный ливень, прямо в стенах храма идет дождь, монах и бродяга слушают истории... Вдруг кто-то подбрасывает младенца.
О.И.: Ливень, холод, бродяга отрывает доски от этого разрушенного храма, уже до конца ломает здание...
Н.З.: Без благоговения, просто бросает доски как дрова в костер, погреться.
О.И.: И тут же, найдя ребенка, забирает его одежду, пеленки, практически последнее...
Н.З.: Последнюю рубашку.
О.И.: Лесник крайне возмущен таким дерзким, наглым поступком, но бродяга останавливает его словами: «Ты ли меня будешь учить, разве я не знаю, как там все было?» Он дает понять, что грех, преступление совершил лесник, и этот грех не скрылся от наблюдательного циника.
Н.З.: Он был еще одним свидетелем.
О.И.: Да, и что же? Лесоруб сначала опускает глаза, а потом решается взять этого ребенка себе. То есть происходит покаяние. Осознание своего греха, сокрушение о нем, плач. И покаяние воли — он совершает поступок, который свидетельствует о его желании изменить жизнь. И вот реальный плод покаяния: «У меня шестеро детей, возьму этого подкидыша, будет семь, ничего страшного». Поразительная сцена, которая кончается тем, что выходит солнце. И вот эта полнота радости, полнота новой жизни, которая открывается в покаянии, доказанном делом, разве это не проповедь христианства?
Н.З.: Самая прямая. И смотрите: монах, служитель культа, который должен нести людям веру, теряет ее, но с этим поступком обретает снова.
О.И.: Интересно, какая здесь перекличка с тем, что нам было сказано через святых отцов: Бог хочет, чтобы люди научались людьми. Человек обретает веру через другого человека, через его поступки, жизнь.
Вообще фильм наводит на христианские размышления. Мы вспоминали о трех няньках, воспитавших японский народ; в буддизме есть известная притча о слоне: трое слепых подошли к нему, один ухватился за хвост и сказал, что слон — это веревка, другой за ногу и решил, что слон — это столб, а третий за хобот и объявил, что слон — это труба. Характерная для Будды насмешка над теми, кто хочет познать истину. Но истина может открыться сама. И когда она открывается, то зрячий видит, что слон — это слон.
Н.З.: Если вернуться к фильму, надо сказать, что он снят с художественной точки зрения очень выразительно. Сколько наших советских операторов на нем выросло... Но вот финал современному зрителю может показаться слишком лобовым, конкретным, нарочито пафосным.
О.И.: Опостылевший всем хеппи-энд. Но это не совсем справедливо...
Н.З.: Такой тонкий режиссер закончил на этой ноте фильм совершенно осознанно. Нет многозначительно уходящего финала, мол, думай сам, понимай как хочешь. В этой конкретности есть посыл к человечеству послевоенного времени, даже прямой призыв оставаться людьми несмотря ни на что.
О.И.: Призыв к человечеству, пережившему ужасы Второй мировой войны, — не унывать. Но знаете, если мы будем рассказывать, это покажется не убедительным, боюсь, вот так, со слуха. Насколько точно, органично и естественно все происходит в самом фильме, надо увидеть. Сама последовательность кадров: например, вначале оператор сосредотачивается на светотени...
Н.З.: Лес, и через него светит солнце.
О.И.: Солнце светит сквозь тьму, и везде, даже в солнечном свете, присутствует тень. Все время акцентируется, что в этом мире носится тень, и вот она сгустилась у этого полуразрушенного храма, где идет обсуждение преступления, напряженный поиск истины, напряженная...
Н.З.: Нравственная борьба, можно сказать. Притом льет такой дождь, как будто начался всемирный потоп...
О.И.: И в самой этой нравственной борьбе есть надежда на победу. Кстати говоря, там нет однозначного вывода, что вообще добро побеждает зло, нет прямолинейного подхода. Каждый выбирает: один хочет оправдать свое зло и всех считать такими же, как он...
Н.З.: Отбирать последнее и иметь на это право...
О.И.: У младенца! Другой мучительно переживает, как этот монах, а третий приносит реальное покаяние. И везде есть и борьба, и личный выбор. Потому в этом фильме каждый тоже может увидеть свое. Если человек так уж не хочет воспринимать истину, он увидит, что здесь все исключительно нарочито. Если человек знает, что Божественная истина есть, что она нам открывается в вечной любви, в человеколюбии Бога, в боголюбии человека, тогда, конечно, и восприятие будет другое.
Н.З.: Еще один выдающийся японский кинорежиссер, Ясудзиро Одзу, по своим мировоззренческим взглядам традиционный японец, однако тоже снял фильм, настолько соответствующий христианским взглядам на жизнь...
О.И.: Мы до сих пор говорили о режиссерах, тяготеющих к минимализму, к простоте, мне запомнилась одна фраза из интервью Тарковского о Брессоне: он сказал, что всякий истинный художник стремится к простоте, по-другому не может, и Брессон этого достиг. Что касается творчества Одзу, это тот самый случай художественного совершенства в простоте. В чем она заключается: ну, например, камера не двигается с места, с одной и той же точки по высоте, может быть, с разных сторон, но без всякого движения камера следит за происходящим. Достигаются абсолютная статичность и абсолютная динамичность одновременно, так как всякое движение приобретает особенную внутреннюю динамику.
Величайшим шедевром Одзу принято считать «Токийскую повесть», или «Токийскую историю»; фильм является третьей, завершающей частью трилогии, основная тема которой распад семьи...
Н.З.: Можно сказать, кризис семьи, общемировая проблема, которую с болью наблюдают и анализируют художники разных национальностей и разных традиций.
О.И.: Первая часть трилогии называется «Поздняя весна», вторая — «Раннее лето». Актеры в основном играют те же самые, это первое, на что обращаешь внимание, просмотрев три части. Фильмы остаются самостоятельными, их можно смотреть по отдельности, но художественный метод Одзу весьма узнаваем.
Проблематика целиком относится к нравственному плану. Она выходит за рамки рассмотрения одних лишь поступков и слов — подобно Брессону Ясудзиро Одзу интересуется невидимым. А невидимое у него — это совершенно неуловимая атмосфера отношений. Например, атмосфера любви: и все, кажется, просто пронизано, пропитано любовью, необыкновенно чистой, целомудренной. Местами возникает ощущение, что мы попали в мир, в котором еще не было первородного греха, — не Царство Небесное, но что-то такое около рая. Не знаю, как это объяснить, это опять же надо увидеть.
Сюжет фильма очень прост. В провинции живут пожилые родители, приезжают они к своим детям в Токио, в столицу, где эти дети уже пропитались другим духом взаимоотношений. И мы наблюдаем, какой уровень взаимоотношений у родителей, и какой в семьях этих непослушных — Одзу всегда особенно подчеркивал — непослушных детей. Характерные персонажи всех его фильмов, можно сказать, совершенно обнаглевшие дети. Для него это симптом...
Н.З.: Симптом времени, который заставляет задуматься. Прекрасные родители смогли воспитать достойных детей, но их дети, то есть уже внуки, совершенно другие — хамоватые, непослушные. Дух времени. Тема семьи настолько актуальна во всем мире; в Великобритании, например, взаимоотношения с детьми вообще считаются проблемой номер один, так что неудивительно, что этот фильм получил премию Британской киноакадемии. Столь высокая награда в европейском кино досталась японскому кинорежиссеру, потому что он сумел раскрыть этот сюжет настолько глубоко, что фильм затронет зрителя любой национальности.
О.И.: Ситуация проста и могла бы произойти в любой стране. Старики приезжают к детям, и единственная, кто оказывает им необыкновенно теплое гостеприимство, это невестка, жена погибшего на войне сына. Она воспринимает их как своих родителей. Знаете, как у нас принято, чтобы называли тещу или свекровь мамой, тестя или свекра папой, и бывает, что называют, но чтобы это стало сутью отношения, такое явление в наше время редко. А тут она их никак особо не называет, а просто любит. Любовь ее христианская по сути: совершенное прощение обид и неосуждение. Я бы даже не назвал это общечеловеческим, это какое-то внезапное прозрение, истинно евангельская постановка вопросов.
Н.З.: Напомню сюжет: дети стариков — очень занятые люди, старший сын врач, дочь содержит парикмахерскую, они не могут оторваться от своих пациентов и клиентов. Но ведь в кои-то веки приехали самые близкие люди, казалось бы, найди время, окажи любовь родителям — но нет.
О.И.: Отправляют родителей на курорт, чтобы не мешали.
Н.З.: Все решает дочь, женщина прагматичная до цинизма. Она выбрала для стариков самую дешевую гостиницу: главное, есть море. Оказалось, там останавливается молодежь, шумит, гуляет по ночам, и бедные старики не могут спать, у них поднимается давление, и они возвращаются в город, чем очень огорчают детей.
О.И.: Постепенно огорчения накапливаются, больное сердце матери начинает давать сбои, и она умирает. Хотелось бы остановиться вот на чем: выкраивает время для стариков невестка, она отпрашивается с работы, лишая себя определенной части жалованья, то есть действительно жертвует. Любовь всегда сопряжена с жертвой; если человек хочет проявить любовь, ничем не себя не утеснив, это пустой звук. На нескольких примерах режиссер показывает это предельно просто, лаконично и пронзительно.
Фильм наполнен глубочайшим личным переживанием, страданием, и невозможно, чтобы он не тронул человеческое сердце, разве только оно совершенно окаменело. Впрочем, насколько мне известно, сердца японцев окаменели с тех пор, с 50-х годов: актер, который в «Токийской истории» играет старика-отца и должен быть узнаваем всеми японцами, известен потому, что вынужден подрабатывать в каком-то сериале. А Одзу они не знают. Им неинтересно. Расскажу, с чем я столкнулся недавно у нас, это для меня была боль, огромная боль. Я проводил беседу в одной воинской части. Сидит рота солдат, в основном русские ребята, и я их спросил, кто смотрел «Балладу о солдате» Чухрая — классика из классик и, наверное, с точки зрения художественной высоты едва ли не лучший фильм о войне, в свое время был шедевр и по сей день таковым остается. Ни один человек. Думаю, может быть, ребята простые собрались. Ан нет, та же ситуация в университете МВД, на факультете дознавателей — казалось бы, это должны быть интеллектуально развитые люди. Один только смотрел из пятидесяти человек.
Н.З.: Один фильм все-таки не показатель.
О.И.: Я хочу сказать, что эта простота требует вглядывания...
Н.З.: Работы души.
О.И.: А сейчас основная тенденция — это развлечение.
Н.З.: Бесконечный экшн...
О.И.: Даже на спектаклях по Достоевскому в наших театрах зрительный зал хихикает, смеется над саркастическими, исполненными глубочайшего трагизма фразами. Как над каким-то похабным анекдотом. Очень больно наблюдать, что люди отворачиваются от того, что могло бы коснуться их души. Но общекультурный уровень таков...
Н.З.: Бескультурное, мягко говоря, наше телевидение за пятнадцать лет сделало свое дело. Целое поколение не узнало хороших фильмов — если, конечно, в семье не создавалась особая атмосфера и папа с мамой не проводили кинолектории, потому что юному зрителю разобраться в этом канализационном потоке очень трудно.
О.И.: Может быть, мы потому и предприняли попытку возврата к прошлому, напоминания о шедеврах, что они произросли на почве высочайшего по сравнению с нынешним уровня требований. Возьмем 1951-й год: снимается «Идиот» Куросавы, «Дневник сельского священника» Брессона и «Раннее лето» Одзу, все в один год. В 1955-м вышло несколько киношедевров. Был высок и общий уровень требований, и требовательности режиссера к самому себе.
Н.З.: Было осмысление страшной, унесшей миллионы жизней войны, и предчувствие грядущих перемен — самой чудовищной так называемой сексуальной революции, которая отбросила христианские ценности в дохристову эпоху.
О.И.: Ценности не только возвышенные христианские, а просто общечеловеческие — уже не в чести элементарная мораль.
Н.З.: Вернемся к фильму Одзу «Токийская история». Старики между собой не обсуждают детей, обмениваются коротенькими замечаниями, когда боль совсем переполняет. Про дочку, которая ведет себя настолько бестактно и цинично, что зрителю становится неловко, они замечают: «А ведь в детстве была такой доброй, милой...»
О.И.: Никакого осуждения. Для нас, христиан, познакомиться с этим фильмом весьма было бы полезно.
Н.З.: Чуткость проявляют только невестка и младшая дочка, которая живет с родителями. Она чувствует фальшь, болезненно воспринимает такие «житейские» вещи, как, например, просьбу старшей дочери отдать ей любимое мамино платье. Все это и узнаваемо, и...
О.И.: Пронзительно. Но вот что замечательно: фильм оптимистичен. Младшая дочка находит себе учительницу — ею становится невестка. Она сама пронизана духом любви, не осуждающей, безмерно тактичной, и юную девушку учит тому же. В невестке, почти своей сверстнице, дочь находит не просто родного человека, а того, кто будет ее вести по жизни...
И совершенно потрясающий финал, когда отношения и стариков, и двух молодых женщин, которые имеют наследовать этот дух любви, как бы все заполняют собой. Проплывает пароход, гудит — образно, это как голос матери, которая отзывается, слышит, чем живут ее родные, оставшиеся на земле. Конечно, надо оговорить, что здесь отношение к бессмертию совсем не такое, как в христианстве, и невозможно было бы его ожидать от традиционно воспитанного японца, но главное другое — дух любви сильнее смерти.
Н.З.: Но есть здесь еще и предостережение. Больно смотреть, как поступают хорошо воспитанные дети со своими стариками, но по внукам видно, что им-то самим в старости будет в сто раз хуже. Подрастающее поколение намного хуже воспитано, а у самой циничной дочери нет детей, ее ждет одинокая старость. Поступай так, как ты бы хотел, чтобы поступали с тобой, и в конце жизни пожнешь плоды.
О.И.: Тот, кто жил духом любви, как этот отец, даже оставшись один, не одинок. Еще раз напомню то место, когда он смотрит в окошко, слышит пароходный гудок и воспринимает его как голос...
Н.З.: У него есть смирение. Он говорит: «Что делать, придется привыкнуть...»
О.И.: И еще одна пронзительная фраза: «Если бы я знал, что все так кончится, был бы немножко добрее к ней».
Фильм обращен к совести каждого из нас, он призывает к тому, чтобы мы здесь и сейчас поторапливались и созидали в самих себе и в наших детях дух подлинной христианской любви.
Н.З.: Спасибо, батюшка. И пожелаем нашим читателям посмотреть фильмы замечательных японских режиссеров.
Приходской Календарь №11 за 2012 год